Мои рассказы.
Деревенские рассказы или жизнь в миниатюрах.
Многие узнают здесь людей, ведь все это не выдумано, а отложилось в памяти.
Я напишу здесь МАРАЗМЫ СВОЕЙ ГЕНИАЛЬНОСТИ , строго не судите. Просто хочу показать как мы жили в то старое время, какая была обстановка, атмосфера. Главное во всей писанине – это правда!
Обещаю больше не писать! Просто сайт о краеведении, а время прошло довольно много, мне кажется , что в тему.
1. Воспоминание из детства.
Летний день близился к концу. Дед Егор спал в телеге, работал он в колхозе конюхом и жил рядом, был нашим соседом. В этой телеге моя мать возила молоко. Собирала у населения и каждый день возила на молокозавод. Бидонов было штуки 4 или 5, поэтому она была полупустой. Сама телега была длинной и сделана ящиком. Он спал на боку, подложив под голову солому.
Маленькая предыстория.
Мужики, человек пять-шесть, часто скидывались и меня посылали за водкой. Мне пацану лет 9-10, давали водку, правда продавщица тетя Настя каждый раз спрашивала:
— Отец послал?
Она его знала, с одной деревни и часто обращалась к нему за помощью, то лошадь попросит, посадить или выкопать картошку, то что-нибудь еще. Отец был бригадиром, поэтому пользовался авторитетом.
В этот раз послал меня без денег, написал записку и я побежал в райцентр. Взяв две бутылки водки, я шел домой, и потихоньку постукивая друг об друга, подходил к дому. Осталось совсем немного, уже и дом показался, как вдруг одна бутылка раскололась, в руке осталось только горлышко. Заливаясь слезами, я пришел к их компании, опустив голову, в одной руке бутылка, в другой – горлышко от бутылки.
Отец меня не ругал, только с укором сказал:
— Ну, что же ты? — Сгорая от стыда, я еще больше заплакал.
На улице возле терраски, росла большая лозина, в этой тени, уже кипел двухведерный чугун. Там варились голуби. Их много было на конюшне, на ферме или свинарнике. Летали стаями.
Отцовское ружье хранилась у него на ферме, с этим было проще, чем сейчас. Это были хрущевские 60-е годы.
Там у него в красном уголке был топчан, застеленный старыми фуфайками и халатами. Ружье все время хранилось под этими фуфайками. Пара патронов у него всегда были в кармане. К слову сказать, ружье долго никто не брал, но потом — своровали…
Так вот, частенько стрельнув в кучу голубей мелкой дробью, штук двадцать оставались лежать на земле. Всех их в мешок и шли домой. Ощипать и распотрошить не долгое дело, короче, пока я бегал в магазин, мясо уже варилось в чугуне.
Сейчас я мужиков понимаю, работали без выходных, от темна до темна и иногда расслабиться – сам Бог велел.
Зеленый лук всегда рос в саду, хлеб пекли сами, и сладковатое мясо голубей уже почти было готово. В воздухе стоял аромат этого мяса, помешивая половником в чугуне и доставая от туда этих голубей, пробуя на вкус, они меня ждали, как охотники ждут добычу: «Вот сейчас выбежит заяц или вылетит утка…».
Я стоял как “молодогвардеец” на допросе, молчал и вытирал сопли. На вопросы мужиков, “что как и почему”, я и сам не находил ответа.
Отец оборвал их и махнув рукой, сказал:
— Не приставайте к нему. У меня есть!
Заначка всегда была у него, вдруг приедут гости или какой экстренный случай. В деревне без этого нельзя.
Помню весной, уже перед каникулами, прихожу домой со школы. На вешалке висел милицейский красный картуз, все это мне бросилось в глаза, и я не знал, что подумать. Я знал, что гнать самогон было нельзя, и милиция ловила, выливала, штрафовала.
Пройдя дальше, я увидел за кухонным столом сидящих чуть ли не в обнимку, милиционера и отца. Рядом на керосинке стоял молочный бак, хитроумное сплетение из шлангов и капала самогонка. Капала в кружку и они, разливая ее по стаканам, о чем-то разговаривали.
Увидев меня, мать проводила меня в другую комнату, сказав, что бы я им не мешал.
Милиционера я узнал, его фамилия была Котяхов, видно он был участковым, так как часто его видели у нас в деревне. На все ссоры, драки или еще что, он принимал меры и считался грозой всех, кто нарушал порядок. Его все побаивались, особенно молодежь, у которых часто были стычки с парнями из соседней деревни или райцентра.
Стычки происходили часто, и казалось по пустякам. Была мода разводить голубей. Не этих, что варились, а благородных.
Все лето парни свистели и махали длинной палкой, смотрели в небо — так они гоняли голубей. Они были белые, с хохолком, со шпорами, почтовые – короче породистые.
Летая высоко и кружась, они часто садились в соседней деревне. Из-за этого часто возникали драки, потому, что местные парни могли не отдать хорошего голубя, а то и прятали их. Воровства так такового не было, замков в деревне не вешали, да и не было их. А вот с голубями часто были проблемы.
И вот придя из школы, я увидел, что этот Котяхов (бабы часто смеялись над его фамилией, за глаза…) и мой отец сидят в обнимку, выпивают и о чем-то разговаривают. Сидели, долго, пока милиционер не почувствовал, что может и не дойти до дома. Сам он был крупный, крепкий, но и первач видно был не слабый. Способ определения нужной «градусности» всегда был прост: поджигали лужицу вылитого на стол самогона или в ложке — если тот вспыхивал синим пламенем, значит, правильным путём идём, товарищи!
Я это говорю к чему? Спиртное, как говориться гнали и варили, что скрывать.
Запас, был почти всегда, так как отец был еще хорошим плотником, вязал рамы, делал двери, а тариф был один – бутылка.
Денег было мало, откуда им взяться, работали за трудодни, как говорили в народе –«за колушки”.
Расплачивались за все – самогоном.
Короче, отец выносит пол-литра этой горючки. И гуляние начиналось. Молча выпив по первой, у них развязывался язык.
Я любил их слушать. Часто они вспоминали свою молодость, а было, что и вспоминали войну, все они были фронтовики.
Наложив мне в тарелку тоже мяса, я их слушал разинув рот.
Наговорившись и хорошо выпив, они расходились по домам ближе к вечеру, на ватных ногах. Спали они как правило в своих “пуньках” т.е. в маленьких деревянных сарайчиках.
Дед Егор устроился недалеко в телеге, что бы меньше слушать ворчание своей бабки, ему еще предстояло идти на работу, собирать и загонять лошадей. Они паслись кто где, без присмотра. Одни лежали, другие ели траву на лугу, а третьи и вовсе найдя холодок в тени — около конюшни, или фермы, стояли и наверно вспоминали свою тяжелую лошадиную долю.
День шел к закату, уже и солнце покраснело, и домашнюю скотину пригнали, гуси шли от пруда вереницей.
Отец стал будить Егора:
— Егор, вставай, надо лошадей загонять!
Егор спал!
Громко храпя, он перевернулся на другой бок и продолжал спать.
Не зная как его разбудить и растормошить, а может просто по натуре как весельчак, отец попросил меня принести чернила.
В то время в каждом доме была чернильница. В школе писали перьями, да и вообще, в то время все писали письма, и все что писалось, только исключительно чернилами и перьями.
Я принес чернила. Они были фиолетовые, когда высыхали, то блестели золотистыми блесками.
Сломив маленькую палочку, отец, начал разрисовывать лицо, деда Егора.
Усы и брови стали фиолетовые. Прищурившись и посмотрев еще на деда, он попросил принести еще синие чернила для авторучек. Смеясь, я быстро обернулся с синими чернилами. Отец, чуть разбавив их водой, начал подкрашивать пальцем у него под глазом. Второй глаз трогать не стал, получилось как синяк.
Посмотрев еще раз на свое произведение, и хитро улыбаясь, пошел мыть руки.
Вернувшись через некоторое время, он стал трясти Егора и громко будить.
— Егор вставай! Смотри, лошадь одна на зеленях! Обожрется, будут неприятности.
Дед, проснулся, опустил ноги с телеги и тер виски руками, давая понять, что сил идти за лошадьми — нет.
— Пойдем, пойдем Егор, я тебе помогу!
Дед через силу поднялся, тут вышла его старуха, пригляделась. Егор смотрел на нее с фиолетовыми усами и бровями, под глазом вырисовывался синий синяк.
Бабка закатилась таким смехом, что Егор вполголоса сказал:
— Что как молодайка заливаешься? — Поискал кепку в соломе и собрался уже идти, но не мог.
Жена, по жизни серьезная женщина, смеялась и повторяла:
— Буденный! Вылитый Буденный!
Дед, редко видевший свою старуху в хорошем расположении духа, хотел ее ущипнуть. Но она смеясь увернулась и веселым голосом пропела:
— Господи, когда же напьешься? Ступай, пугай людей! Чисто Буденный!
Егор принявший это за комплимент, выпрямил осанку и важным видом зашагал к своим лошадям.
— Егор, тебе помочь? — Отец смотрел на него и хитро улыбался.
— Сам справится, Буденному никто не помогал! Вон и бабы идут с фермы…-молвила его жена.
Бабка Шура давно так не смеялась, подбоченясь, она казалось сбросила лет двадцать, смотрела ему в след. А деду Егору вспомнилась его молодость, и как он ухаживал за ней.
— Буденный! –Тихо произнес он.
— Ведь она меня так часто называла в молодости, когда я гарцевал на лошади перед ней!
По стройности и осанке, Егору не было равных в деревне, хотя и стар. Всю жизнь прожил с лошадьми. Он их уважал за свой труд, и они его любили, с кнутом не ходил, частенько баловал сахаром.
Идя к ним, он вспоминал свою старуху, вся жизнь была как на ладони, — «хорошая досталась мне жена», — подумал он.
Доярки подходили к мосту, когда Егор ступил на него.
Его старуха и мой отец смотрели на него с другого бугра и ждали, когда он поравняется с ними.
Смех брызнул, сразу!
Дед даже вздрогнул! Женский смех вызывал положительные эмоции, смех заливистый и звонкий. Тут и сам невольно начинаешь смеяться. Егор подался этому инстинкту и тоже тихо засмеялся.
Было видно, как доярки согнувшись, смеялись и не могли произнести что-то членораздельное.
— Святой, подай топор! – наконец произнесла жена его сына.
Ее подруги заливались смехом и держались за животы.
Сноха пристально смотрела на него, стараясь лучше рассмотреть, и как завороженная не могла отвести взгляд.
Дед проходя мимо них подумал, -«что они, чокнулись все?»
Оглядел всего себя, даже проверил “ширинку” – все было нормально и застегнуто.
— Тьфу! – сплюнул Егор, — не поймешь этих баб.
Он стал собирать лошадей в кучу, они смотрели на него как на чужого. Кажется это он, их хозяин! Но как-то косились!
А бабий смех еще долго не смолкал, но постепенно удалялся от деда.
— Пойду ставить воду греть, надо старика купать.
Сказала бабка Шура и добавила:
— Вот и побывали в цирке, когда бы так еще посмеялись.
Она собиралась уже уходить.
— Погоди, сейчас я вынесу чекушку, дай ему после баньки, — отец быстро скрылся за дверью.
Бабка Шура, другой раз никогда бы не взяла, она не любила пьяных, а тут стало жалко старика.
Она спрятала чекушку под фартук и медленно вразвалочку пошла к дому, ставить воду…
Прожив с мужем душа в душу, она знала, он не обидится. Старик никогда не позволял себе ни гнева, ни раздражения, даже – ни малейшей вспыльчивости. Он сам любил юмор и по своей природе был не злопамятен. Для него самым главным было – сказать спокойно, но веско.
Отец знал — старуху свою дед любил, за ее смех он готов и не на такое, поэтому завтра и виду не подаст. Он еще раз посмотрел в ту сторону, где была конюшня.
Наступала ночь, но силуэт деда Егора еще различался. Он шел медленно, шел домой, где его ждали…
2. Воспитание трудностями.
Юрка со мной не учился, старше меня на 4 года, он учился с моей сестрой, но как-то получилось, что мы знаемся.
Иногда вспоминая свою молодость и школьные годы, он часто повторял:
— Если не веришь, то спроси у сестры.
Я ему верю, он хороший, честный человек, поэтому я постараюсь передать его диалог как могу. Его знает весь райцентр, и многие догадаются, о ком пойдет речь.
Старые люди помнят, как в 60-е годы было развито тимуровское движение! Я и сам в этом помню участвовал, поэтому не верить ему у меня нет оснований. Кто догадается о ком я пишу, спросите потом у него, как они ночью, чтобы никто не видел, возили навоз (курьяк) в школьный сад. Он подтвердит!
Как сказал Юрка, мы договаривались как подпольщики, вечером, в темноте, собираемся в условленном месте. Когда везли навоз, старались, что бы нас никто не видел.
Навоз в основном брали дома, родители об этом не знали. Теперь представьте, утром учителя приходят в школу и смотрят, под смородиной навоз — все удобрено!
Заметьте, не свой сад, до своего – руки не доходили! Ухаживали за школьным садом!
Короче, ночь не спали, все перемазались, а свое дело пионеры и комсомольцы сделали. В то время в Районном Доме культуры шел фильм “Васек Трубачев и его товарищи”. Выходя из клуба после кино, в большой толпе людей, каждый представлял, себя участником тех событий, что вот идет он в отряде… Короче, каждый переживал и прокручивал в голове этот фильм… Мы росли на этом фильме!
Оказывали помощь престарелым, пол помыть, дров напилить или наколоть – от желающих отбоя не было.
— Как сейчас помню, после этого навоза, на другое утро, я сидел в школе с невыученными уроками и молил Бога, чтобы меня не спросили. –Говорил Юрка.
— Но как назло, меня вызывали к доске, где я стоял и ждал подсказок, а они были тихими, и как правило я не понимал о чем речь. Класс смеялся, а я стоял, что то мямлил и валенком чертил на полу круги…
— После меня как правило вызывали Валерку Булатова. Он выйдя к доске, как ни странно все отвечал без запинок. Я еще думал, когда же он уcпевает? Он и после школы закончил институт и был профессором!
А тут через короткое время, объявляют — родительское собрание.
Мой отец, сам помнишь, работал в райкоме. Коммуняка был еще тот. Он мне нигде и никогда спуску не давал. Всегда говорил, -«пионер не должен бояться трудностей.»
А когда меня приняли в комсомольцы, то главным девизом в воспитании меня было – «комсомолец не должен бояться трудностей!»
Тут после родительского собрания, он видимо решил круто изменить мою жизнь.
— Вижу, тут ты не хочешь учиться, школа под боком, а на тебя одни жалобы. Завтра я тебя переведу в другую школу. Тебя надо закалять. Комсомольцы не должны бояться трудностей.
И правда, на следующий день он объявил:
— «С завтрашнего дня, ты учишься в Закопской школе. Лыжи у тебя есть, завтра я тебя отвезу и покажу. Комсомольцы не должны бояться трудностей!»
Я его побаивался, он строгим был отцом, его кажется и мать побаивалась, он был человеком старой формации, настоящий коммунист до мозга костей. Всю жизнь работал по партийной линии, наверно помнишь — то парторгом у вас в колхозе, то теперь в райкоме партии инструктором.
Короче, моя спокойная жизнь кончилась! Спать стал меньше, дорога была длинная, я хотя и скорачивал дорогу на прямик, она мне казалась марафонской … В сильные морозы я ездил на автобусе, в сухую погоду на велосипеде. Меня отец приучал не бояться трудностей.
— Вот так я постигал науку!
Язвительно восклицал Юрка.
Школу в итоге я окончил кое-как, видно трудности пошли не на пользу.
Тут пришла пора идти в армию. Все мои товарищи, как люди, пошли в обычные войска.
Мой отец и тут пошел в военкомат, и попросил, чтобы меня взяли в морфлот!
Мне предстояло служить на один год больше!
— «Комсомольцы не должны бояться трудностей!» – Заявил он после военкомата.
— «Наверно он мечтал сделать из меня Павку Корчагина,» — задумчиво изрек Юрка.
— И вот, сейчас, когда пишут, что коммунисты воровали или брали взятки, я ухожу и не слушаю. Боюсь не удержусь! Наделаю глупостей, а потом расхлебывай.
Юрка на минуту замолкал .
Тут он сделал трагическую паузу, и как-то грустно смотрел вдаль…. как бы вглубь времён.
И тихо добавлял:
— «Ну, что сделаешь? Такой у меня был отец! А то блат, привилегии…Перестройка эта гребанная …»
Юрка уходил в себя, молчал. Потом еще тише:
— А Булатов Валерка приезжал в девяностых в Архангельское. На “Волге”…
«Говорил, что работает сейчас с молодежью.»
— Не знаю, в Москве навоза нет, что он там агитирует, что там они возят?….
3. ПРО ДЕРЖАВУ!
Из кустов у старого кладбища, лая вылез рыжий кобель, он посмотрел на приближающихся людей и смолк.
Два друга, поддерживая друг друга, шли с работы, жестикулируя руками, -разговаривали ни о чем. Кобель подумал и брехнул еще раз.
Обсуждали вчерашний фильм по телевизору, где наш самолет низко, на бреющем полете, пролетел над американским кораблем всем видом показывая, что мы никого не боимся и всех видели в гробу в белых тапочках.
К всей пропаганде относились как к битве за урожай, за которой боролись каждый год. Но гордость за страну присутствовала всегда, это даже никогда не обсуждалось.
Проходя уже мимо библиотеки, которая стояла рядом с домом Толяна, Сашка задал. на первый взгляд невинный вопрос.
— Толян, а ты бы согласился жить в Польше или Чили?
Толян остановился, что бы удержать равновесие, немного раскинул руки в сторону, смотрел на Сашку стеклянными глазами и о чем то думал… Послышался звук, правда не из горла, а из штанов… На что можно было подумать, клал я на Польшу и Чили…
Чуть по трезвее Сашка не мог бросить друга, так были воспитаны: кто посильнее и крепче стоял на ногах, должен довести до квартиры и, как бы сдавая свое дежурство, только потом сам должен идти домой.
Про Чили Толян мало что знал, но почему-то был уверен, что Чили — захолустье и с нашей страной сравнивать не стоит, не тот масштаб.
Уже входя в подъезд, и что-то опять остановившись, Толян сразу ответил, что Польша без СССР, что наше село без державы. Это, наверно, были пророческие слова Толяна, произнесенное последнее слово совпало со скрипучим звуком двери. До Сашки дошло, что на втором этаже хлопнула дверь… Тут Толян как то вздрогнул: то ли “держава” у него ослабла, то ли испугался этого звука на втором этаже, то ли все это вместе, но дальше Толян стал медленно подниматься чуть в раскорячку.
Все это проследил Сашка до самой двери. Дальше он смотреть не стал, да и не нужно. Могла дверь открыть его жена, и тогда Сашка должен был выслушать в свой адрес мало приятных слов… Пропустив мимо себя пацана со второго этажа, Сашка с чувством исполненного долга повернул к себе домой.
Только на следующий день он узнал продолжение этой истории. В этот день Толяна не было на работе. Случайно оказавшись лицом к лицу с женой Толяна в магазине, где ему пришлось очередной раз услышать про пьянство, как можно пить до такого состояния… Сашка быстрее встал в другую очередь и невольно услышал всю правду про своего друга. Жена, возмущенная молчанием друга, старалась уколоть его, а он стал прятаться за спинами в очереди, всем видом показывая, что он не имеет к этому никакого отношения. Слушал ее и вспоминал вчерашний день, он отвернулся от нее.
А жена Толяна рассказывала людям в очереди, что войдя в подъезд после работы, она сразу почувствовала что-то не хорошее в квартире. Открыв дверь и зажав нос, она сразу определила источник запаха. На батарее сушились трусы мужа, которые он и не соизволил прополоскать. Видно некому было поласкать — самого хоть полащи. Сам он спал на диване как младенец без порток…
Причмокивая губами, он храпел, изредка скрипел зубами и временами вздрагивал…
Она рассказывала так красиво, что люди в очереди стали смеяться и оглядываться, прикрывая рот рукой…Она явно наслаждалась рассказом сама, и время от времени смотрела в сторону Сашки. Наверно она не переваривала друзей своего мужа.
-А ночью видите ли, ему худо стало, — продолжала жена, — жажда одолела, застона-а-ал. Пить просит, — с грустью протянула жена.
— Хотела трахнуть сковородой, да перед дочерью стыдно…
Сашка не выдержал, мог громко засмеяться, выскочил из очереди и побрел по дороге, про себя улыбаясь. Ну, Толян! Ну, Толян! в мыслях повторял он.
4. НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС
Это были спокойные стабильные времена, когда не было безработицы, а кто не хотел работать — их называли тунеядцами. Кто работал (или делал вид, что работает) — со всеми жалобами мог пойти в Райком КПСС и пожаловаться по любому вопросу, даже на плохое отношение мужа к жене.
В это время стало больше людей понимать, что жить по старинке нельзя. Старались двинуть науку и производство вперед, но в магазинах – «хоть шаром покати»!
Пропаганда сделала ставку на самоделки, но с научным подходом. Вечерами по телевидению часто были передачи «Это Вы Можете» (сокращённо «ЭВМ»), где обсуждались различные самоделки. Мы любили эти передачи. Хотя понимали, на штучных и самодельных вещах «далеко не уедешь». Вот и сейчас, в методическом кабинете районного Дома культуры, что рядом с художественной мастерской, работало радио. Шла рубрика: «XX век останется в истории человечества как век научно-технического прогресса». Тут больше похоже на говорильню. В жизни многие вещи противоречат, и люди понимали это по-своему. Много людей работало честно, но были и такие, кто понимал, что его трудно уволить, что его будут стараться перевоспитать, так сказать — давить на совесть! Это понимали многие и пользовались этим.
Все лозунги типа: «Экономика должна быть экономной», «Партия – наш рулевой!» и другие, которые мы оформляли, воспринимались людьми как должное, но мало задумывались и мало выполнялись. Это время было счастливое, мы молодые! Из динамиков доносились хиты: «По французской стороне на чужой планете» или «Ты помнишь плыли в вышине, когда погасли две звезды, но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты-ыы-ыы-ы». Сейчас это вызывает ностальгию, а раньше об этом не думали.
Кто задумывался, почему лес летом зелёный или снег холодный? — Никто! Так и тут, положено в каждом учреждении или предприятии иметь свою наглядную агитацию, — значит положено!
В магазинах продавали скатки красного материала. Его расход в праздники не учитывался, его было много! Всегда поощряли начальников, если его предприятие утопало в лозунгах. Наверно, хлопок и сажали в основном для лозунгов, для других целей — мало было заметно. К примеру, детские колготки были страшным дефицитом, никто не понимал, почему? Из материала одного лозунга можно было изготовить дюжину колготок, но «низя»! Лозунг важнее!
К примеру, каждый месяц проводили собрания, типа: «Решения съезда КПСС – в жизнь!», где в самый разгар говорильни, из зала доносился издевательский голос Николая:
— А колбасы как не было, так и нет!
На что выступающий не обращал внимания, как бы ни слыша, — возразить было нечем!
Экономика была экономной…
На улице хранилось или валялось всё: от доильных аппаратов, до любых агрегатов и моторов. Можно было из «списанного» собрать любую машину и даже ракету, было бы желание. Списывали всегда по многу! Привезут что-то нужное, выгрузят на улице, полежит год – другой, и списывали!
Помню, на новый молочный комплекс привезли холодильную установку. Всё упаковано в ящики, как положено. Выгрузили! Год пролежала. Потом – чудно! — даже вызвали бригаду, для установки. Устанавливали долго! То ли гаек каких не хватало, то ли ума — как установить, но, на протяжении многих лет, так и не установили, даже ни разу не запустили! Я думаю, у них просто не хватило смекалки!
Но жизнь шла вперед, страна уже жила под лозунгом: «Передовая линия борьбы за ускорение научно-технического прогресса». Этот лозунг был везде: в газетах, на телевидении, на уличных щитах наглядной агитации. Мой коллега Валентин первый отозвался на этот призыв. Сконструировал точильный станок, потом и маленькую пилораму, где вместо циркулярки приделал фрезу. Всё было самодельное, даже кисти часто делали из волос кошки или собаки, они были — страшный дефицит!…
Вот в это время к нам в художественно-оформительскую мастерскую и пришел работать выпускник художественного училища Николашка. Эту кличку он получил чуть позже, но суть — в другом! Пришел НОВЫЙ человек — с новыми взглядами, с юмором и, как позже выяснилось, тоже с научно техническим прогрессом. Как он сам сказал:
— Ребята, вы работаете по старинке.
Мы и сами уже заприметили, что художники из соседнего района стали пользоваться пульверизаторами, аэрографом — тени ложились ровно, тонко и красиво.
Как по заказу, Николашка привез из областного города, где учился, маленький аэрограф. Покрутив его в руках, мы спросили, а как им пользоваться? Колюха, как знающий специалист, растолковал, что нужен компрессор, и тогда красивые картинки или панно нам обеспечены! Тут в мыслях сразу пронеслось, где что видели и где можно взять… Сразу в голове сработало, что компрессором накачивают баллоны и в «Сельхозтехнике» — можно разжиться!
С тех пор наше спокойное существование закончилось. Привезли компрессор от автомашины «Зил-130». Этот большой агрегат должен качать воздух. Но должен быть и мотор, который крутил бы этот компрессор! Сразу мелькнула мысль! — Дома валялся старый отцовский электромотор, наверно, от веялки. Дело пошло! Длинный ремень, скорее всего, от комбайна, вскоре «прописался» у нас в мастерской. Принесли шланги, чем поливаем огороды, и стали собирать всё в единое целое. Стало вырастать нечто – подобие Вечного Двигателя! Запустили! Компрессор, пару раз чхнув, начал издавать звуки «Чух, чух, чух»… Ремень, в полтора метра длиной, крутился, старался соскочить, но и мы набирались опыта — задачу решили быстро!
Было что-то новое и незнакомое, мы стали причастны к научно-техническому прогрессу! Из Колюхи и Валентина, как из проектировщиков, исходили новые мысли. Воздух дул, но как-то не так…
— Нужно подсоединить ресивер, — изрек Колюха. — Что-то в виде бочки, — пояснил он, — тогда воздух будет исходить равномерно.
Сказано – сделано! Бочонок ёмкостью в 2-2,5 ведра был подсоединён к нашему Вечному Двигателю. Окончательный результат не заставил долго ждать, — конструкция выглядела размером с полкомнаты! Слышно было, как из шланга сипит воздух, громкий звук «чух-чух-чух», что-то крутилось, всё это вместе было похоже на Машину Времени в научно-исследовательском институте.
На художественно-оформительскую мастерскую комната уже мало походила. Кто приходил к нам по делам, а кто и так просто, — подолгу рассматривали наше изобретение. Мы чувствовали себя почти научными работниками! Местный архитектор, посмеиваясь, называл нас по-дружески и с уважением «Братья Кулибины».
Стали осваивать аэрограф. Гордость за себя мы почувствовали сразу, — плакаты стали выглядеть более привлекательными. А главное, никто нас не мог упрекнуть, что художники из соседнего района делали лучше. Мы им не уступали!
Это счастливое время продержалось не так долго. В один прекрасный день к нам в мастерскую пришел военком. Он приходил часто. Всегда строго и коротко объяснял суть своего прихода, мол, надо обновить наглядную агитацию или написать плакат. Но тут, войдя в мастерскую, он «офигел»! Всё помещение — в шлангах, что-то непонятное крутилось и вертелось, и звук «чух-чух-чух» — говорило о многом.
Нам только не хватало белых халатов и очков на глазах – сошли бы за молодых ученых!
Военком, потеряв дар речи и обойдя несколько раз вокруг нашей установки, цокнул языком и назвал цену — один литр!
Услышав про литр, наш коллега Валентин выключил «Машину Времени», глубоко вздохнул и, посмотрев на своих друзей, произнес:
— Бери!
Все цены измерялись в литрах. Военком, забыв, зачем приходил, побежал звонить прапорщику, чтобы тот быстрее прислал машину к Дому Культуры.
Но… мы недолго работали без компрессора. Замена была найдена быстро, — в РАЙПО несколько сломанных холодильников стояли на улице. Сняв один из компрессоров, мы вручную два дня распиливали его.
— Пилите-пилите! Вон, в школе, Лёха Балда трактор распилил пополам, — успокоил нас Колюха. И сам, сменив нас, стал мурыжить ножовкой по металлу.
Наконец распилили, отремонтировали, и… О, счастье! Заработало! Маленький, легкий — аппарат нам служил много лет.
Это был первый опыт научно-технического прогресса! Сразу повысилась производительность и качество. Плакаты стали красочнее!
Следующий этап: делали сами электросварку.
Это сейчас пошли инверторы и магазины полны этих аппаратов. А в то время иметь сварочный аппарат — это была мечта почти каждого мужчины!
Пластин от разных трансформаторов взяли в «Связи». Приволокли много! Сложили в угол, но вскоре весь пол был покрыт этими пластинами, мы даже мешали краску ими…
Провод — обычная алюминиевая «лапша», мотали вручную — «от руки». Когда подключили к обычной розетке, то аппарат стал работать как электромагнит: все гвозди и шурупы сразу же примагнитились к трансформатору. Комната уже мало напоминала художественную мастерскую, больше походила на мастерскую в «Сельхозтехнике». Как вспомнишь! — Вся комната в проводах, ступить ногой негде…
Вдобавок, трансформатор стал «вырубать» свет во всём Доме Культуры. Директор, не зная, отчего выключается электричество, часто матюгался и шел включать пускатель на электрощите. Иногда, не успев дойти до кабинета, возвращался, — свет опять тух! Сколько раз мы гоняли его включать? – Один Бог знает. И если бы он узнал причину, то точно бы нас растерзал… Чтобы отвести подозрения от себя, мы каждый раз кричали в коридор из мастерской:
— Опя-ять потух!
Колюха говорил, что научно-технический прогресс всегда требует жертв, и если жертвой оказался директор – это Богу угодно, и чисто случайно он им и оказался.
Стали читать книги и справочники, даже начали высчитывать мощность и другие параметры. Вскоре изготовили хорошую сварку, да не одну!
Начался бум по проектированию и изготовлению мотоблоков. Но это уже отдельная история.
5. НИКОЛАИЧ!
В кармане за пазухой у Николаича стояла бутылка, она согревала грудь, и мозги напоминали Николаичу напутствие начальника связи:
“- Поч-чини телефон в бух-хгалтерии Сельхоз-зтехники! Они меня достали! И смотри, больше не пей! Короче, если не почч-чинишь, не п-попадайся мне на г-глаза…”
Волнуясь и еще больше от этого заикаясь, он пальцем ткнул в начальника цеха, а потом показал на Николаича, мол командуй! Снял очки, стал их протирать.
— Да он и сейчас залил глаза, — буркнул начальник цеха, — за глоток мать родную пропьет…
От такой стилистики Николаич оторопел: “За кого они меня принимают? “- Подумал он, но промолчал, только опустил голову.
Идя в “Сельхозтехнику”, Николаич вспоминал этот разговор и думал: “Что я, последний человек что ли?”
Одной рукой, невольно прижимая бутылку, бормотал про себя: “Cейчас все отремонтируем…, в рот не возьму — пока не сделаю…, что я последний?…”. Незаметно придя в бухгалтерию и проходя мимо сада, сорвал несколько яблок. Стояла осень. Определив, что нет гудка в телефоне, Николаич полез на чердак старой бухгалтерии. На чердаке было темно, и где-то гурковали голуби.
Подождав, пока привыкнут глаза к темноте, Николаич осмотрелся. Потолок был засыпан золой и голубиным пометом, тусклый свет исходил только из лаза, откуда он влез на чердак и маленького окошка. Нащупав бутылку, подумал: “как бы не потерять!” Зажег спичку… Почти на ощупь, стал шарить провод.
Должен быть тут… А вот и он! Встал на колени и потихоньку стал освобождать провод от голубиного помета. Метров через пять попалась скрутка, один конец отвалился… Вот она, причина!
Достав пассатижи, он в полутьме зачистил концы, медленно и основательно устранил причину.
Нащупал бутылку! Голова болела не от алкоголя, а от работы и напутствий руководства.
”Все! Теперь можно вздрогнуть и оттянуться”, — подумал он.
Еще раз оглянулся! На другом конце чердака в паутине висел какой то халат. Там и светилось маленькое застекленное окошко на улицу. Вот, лучше места и не надо, никто не видит, никто не будет ругать.
Пробравшись сквозь паутину и распугивая голубей, Николаич добрался до заветного места. Встряхнув халат и подождав, пока уляжется пыль, Николаич достал маленький “термосок”, яблоки и согревающую бутылку. Лепота! На чердаке тихо, только изредка доносятся какие-то звуки из “Сельхозтехники” и глухо некоторые обрывки разговора в бухгалтерии, да еще успокаивающее гуркование голубей.
Голова перестала болеть! В мозгу мелькнул тост друга — « что б буй стоял и лодки плыли!». Ему нравился этот тост, хотя и не служил в морфлоте и не жил на большой реке. Служил Николаич в наших краях — Турдей, недалеко от села Кресты… Там одна щебенка, морем и не пахло. Вот, под пение голубей, Николаич, закинув голову, отхлебнул из бутылки, утер бороду, закусил хлебом и стал чистить яйцо.
“Не жизнь, а малина!”- Подумал он. По телу прошло тепло. Закурил.
“ Ну, вот и починил, а то “такой сякой”. Что я последний человек?” — тихо вслух сказал Николаич, вспомнив руководителей!
Сколько времени Николаич провел в таком состоянии – никто не знает!
Проснулся ночью! Где был и что делал, он не помнил! В голове, как будто били колокола.
Кромешная темнота и тишина помогали бить колоколам в голове еще сильнее. Инстинктивно поднявшись, не мог понять, где находится. Руки в сторону, вверх — опоры не было. Стал потихоньку двигаться в одну сторону, в другую. Потеряв ориентацию во времени, он не мог понять, где он.
В голове мелькнула мысль: “замуровали”.
Крикнул: “Эй! Кто есть живой?”
В ответ — гробовая тишина. Это окончательно добило Николаича! Раздался отборный мат, и захотелось плакать! Вспугнул где то голубя. ”Его “гур-гур””, заставило Николаича прислушаться. Но в голове стоял сплошной звон!
Сил стоять не было, прилег. В голове молниеносно пронеслась вся жизнь. Как задремал не заметил. Проснулся уже утром, рассвело! Покрутив головой в разные стороны, Николаич заметил маленькое окошко. На корячках подполз, заглянул. Голова отказывалась соображать, но узнал знакомое место. Как он сюда попал — он не помнил, но то, что это территория “Сельхозтехники” и чердак, он с трудом вспомнил. Внизу кто-то открыл дверь и зашел в бухгалтерию.
Медленно, как в замедленном кино, он подошел к лазу. Внизу никого не было! Потихоньку, шаг за шагом он опустился по лестнице и вышел во двор. Постоял, огляделся! Весь в паутине и пыли он стоял, как зомби!
До него не дошло, что лаз, где он спускался, он ночью несколько раз обходил мимо буквально в нескольких сантиметрах! Видно Бог каждый раз спасал его, когда он метался по чердаку.
Кое-как отряхнувшись, он медленно побрел вверх по тропинке. На территории ”Сельхозтехники” народу было совсем мало — несколько человек. В эти ранние часы, видно пришли несколько шоферов, которые собрались на дальняк, крутились около машин и не обратили никакого внимания на него. Николаич шел по дороге на ватных ногах, как идут военнопленные в неизвестность.
Сколько шел, тоже не помнил. Заныли ноги. Сел на обочину, оглянулся. Вдалеке виднелась церковь. Николаич присмотрелся. Повернул голову чуть вправо. Узнал “Сельхозтехнику”.
Посмотрел еще раз на дорогу и церковь, не узнать родную Дмитриевку он не мог.
До него стало медленно доходить, что он идет на Каменку, в противоположную сторону от дома!
“Зачем я иду на Каменку”, — подумал он и не находил ответа. Поднялся, постоял и еще раз оглянулся вокруг.
На свежем воздухе, голова медленно стала приходить в норму. Он машинально пошел в сторону Архангельского, ускоряя шаг, пошел в нужном направлении, казалось, ноги сами узнали дорогу.
Низкое солнце все ярче светило. Cдвинув брови, он смотрел на бабу, которая привязывала на лугу теленка. Показался мост, петухи запели. Жизнь продолжается!
Позже, рассказывая эту историю, Николаич часто упоминал Бога. Ведь мог упасть в этот люк! И тихо, задумчиво сказал: “Кому сгореть суждено – сгорят, кому утонуть – утонут, а мне видно Бог уготовил долгую жизнь”.
6. ГИПС!
В восьмидесятых годах прошлого века уровень оформления агитации поднялся; стали клеить на стены стеклянные витражи, стали применять чеканку. В колхозах стали делать стенды, основу которого составлял толстый наждак. В стране появилось много калымщиков, которые гастролировали по стране и оформляли предприятия, колхозы, Дома Культуры. Они “осваивали” наши деньги, поэтому на месте стоять было нельзя, надо было идти “со временем в ногу”.
Начали осваивать новый материал – гипс!
Или как называл маленький сын Валентина – Гибза! Белые следы от мастерской всегда тянулись по коридору, на что тетя Маша, наша уборщица была недовольна и всегда жаловалась директору.
Первым оконченным произведением из гипса, пока рисовали эскиз на пано, было произведение Колюхи.
Он жил с юмором по жизни. Не смотря ни на что, никогда не жаловался и не давал унывать остальным.
Намешав в чашке с водой гипс, он начал месить его и хитро улыбался. У него явно было вдохновение! Мы смотрели и не могли понять, что он задумал? Первым высказал мнение Валентин:
— На дерьмо, похоже!
Я смотрел на Валентина, он на меня, Колюха — наводил краску! Что это кучка, сомнений не осталось! Пустил тени аэрогрофом и немного для блеска лаком, что придало “продукту” свежесть, все это заняло одну минуту. Колоночком нанес местами последние штрихи и “произведение” заиграло! Как выразился Валентин, если поставить рядом с настоящей кучкой – не отличишь! Колюха отошел чуть в сторону и высказал: “ Да-а, уж!”
Тут зашел музыкант Юрка. Не поняв, уставился на новое “произведение”, даже нагнулся и кажется нюхнул. Юмора ему было не занимать.
“ В Третьяковку готовите? — высказал мысль, он.
Пока обсуждали, Колюха слепил еще один “экземпляр” и приступил к раскраске.
Вскоре в фойе послышались звуки трубы, это Юрка виртуозно выводил соло и бригада музыкантов удалилась, им предстояло играть на похоронах.
Колюха вышел в фойе, оно было пустым, посмотрел в окно, на горизонте никого не было. Подумал, вернулся в мастерскую, забрал свои произведения и стакан с водой.
Один экземпляр он положил в угол около кассы, где продавали билеты на киносеанс, предварительно плеснув водой на пол.
Около маленькой лужи положил эту кучку, отошел в сторону, посмотрел. Вернулся, немного повернул свое произведение, придвинул ближе к луже и композиция заиграла…
Второй экземпляр нашел свое место в туалете!
Мы вернулись в мастерскую и занялись делом. Чуть погодя пришла тетя Маша (ей нужно подготовить зал, предстоял детский фильм). Пройдя мимо кассы и не глянув в сторону, она прошла в зал. Навела там порядок и вернулась в фойе. И тут ее взгляд упал на это “дерьмо”…
У Марии даже открылся рот, она стояла, смотрела и что-то мычала. Казалось, она потеряла дар речи. Вокруг не было никого поэтому кричать не было смысла. Смотрела долго, пока не увидела через окно, что по площади прямиком, быстрым шагом приближался директор Дома Культуры.
И лишь только открылась дверь в фойе, а директор не успел переступить порог, как на него обрушилась тирада гнева. Тетя Маша орала, что наверно было слышно на площади.
— Алексеич! Алексеич, нас…ли. Обнаглели, нас…ли…
Мы в мастерской переглянулись! Выходить к ним не было желания.
Крик еще долго сотрясал Дом Культуры! Подозрение у них пало на музыкантов! Под горячую руку попал и режиссер. Выйдя на шум, он стоял, протирал очки и не мог понять, в чем он виноват?
Подошел киномеханик. Он еще с улицы услышал крик, (любопытство каждому свойственно), поэтому он смотрел и думал о чем-то своем.
Тем временем тетя Маша начала готовится убирать “дерьмо”. Принесла совок, веник, тряпку, она громко возмущалась, выкрикивая:
-Надо мордой, как котенком вытирать, обнаглели!
Скривив лицо, она веником смахнула в совок. Все это произведение звякнуло о совок как каменное…
“ Давнишнее!” — изрек киномеханик.
“Да, можно подумать я не мою и не работаю!” — огрызалась тетя Маша.
Она на вытянутых руках несла совок как мину, в туалет.
— Алексеич! Алексеич! И тут нас…ли! Скоро на голову нас…т!
Вся делегация направилась в туалет.
Шум, гам – трудно было разобрать слова.
Киномеханик, у которого юмор был развит не хуже самих художников, предложил отнести это на экспертизу.
На что Мария замахнулась на него половой тряпкой: — “тебя самого надо на экспертизу…”
Когда он к нам зашел и опытным взглядом окинул мастерскую, то залился таким смехом, что долго не мог успокоиться…
“ Искусство вырастает на естественных натурщицах, а тут выросло из дерьма”, – сказал он сквозь слезы…
Потихоньку пространство фойе стал заполнять народ.
Остаток дня прошел быстро, видно нам предстояло жить от увиденного! Появился так называемый “мурашек”, и работа от этого двигалась скоро.
7. БРАТУХА!
Хочу немного написать о своем брате, не хватает его, не могу еще осознать, что его нет. Хочется в лес уйти и завыть, как волк. С другой стороны, я благодарен, что он был в моей жизни. У каждого из нас есть человек, память о котором мы несём всю жизнь.
У него юмор был своеобразный. Любитель компаний и заводила. Любил пить чай из дровяного самовара, часто приглашал соседей, друзей на чай. Потом, откуда-то вдруг, появлялось спиртное, и все уже крутилось-вертелось, появлялась непринужденная обстановка. Если образовывалась молчаливая пауза, то Николай при всех громко и серьезно говорил:
— Любовь, а ты помнишь, как я тебя замуж звал? А ты:
— Коль, извини, я Юрку люблю, Юрку люблю!
Любовь, ошарашенная таким выпадом, теряла дар речи, ведь она с ним не гуляла и даже не дружила… Только через какое-то время, придя в себя и покраснев, она начала махать руками и говорить:
— Ну, дурак! Ну, дурак!
Если компания пела застольные песни и, умолкнув, вспоминала, какую еще запеть, то Николай уже пел:
— Песню дружбы запевает молодежь, молодежь!
Где он их только брал? Комсомольско-патриотические, давно забытые, или про Долалай:
… Горский парень поёт о девчонке одной,
А в кого он влюблён — отгадай!
Вместо имени милой звучит под луной:
Долалай, Долалай, Долалай!…
Компания хваталась за животы! А Марядька (так, по-доброму, звали на деревне Колюху) уже с пародией «копировал» фашиста:
— Матка, курка, яйки, млеко — шнель! Шнель!
Однажды, по молодости, когда его хотели забрать в армию, заполняли какую-то анкету. На вопрос: «Есть ли у вас родственники за границей?» Николай тут же выдал:
— Есть!
— Где?
— В Орловской области!
Зал, где сидели призывники, и прапорщик, заполнявший анкету, как говорится — «упали со стульев!» — от хохота! Ведь и родственников у нас нет в Орловской области. Как и откуда он это все брал? — Загадка.
Однажды он умудрился всю ночь нас смешить. На Пасху у нас в семье была традиция — съезжались все в родительский дом. Места спать всем не хватало, и стелили перины прямо на пол. Но спать не приходилось — до утра смеялись, аж до коликов в животе! Уже рассветало, когда только всё затихло.
Его классный руководитель рассказывал, что однажды в учительскую канцелярию заходит учитель немецкого и рассказывает, за всю жизнь не слышал такого! Спросил у Николая:
— Как будет по-немецки «стол»?
— Дер тыш!
— А маленький стол?
— Дертышонок! – не моргнув глазом, ответил Николай.
Мог копировать, кого угодно: походку, манеры. Был душой компаний.
Я его знал ближе, мы росли вместе. Никогда никогда и никого не мог бросить в беде, чтобы ни случилось. Всегда поможет: хоть материально, хоть морально.
За работу брался любую, мог делать всё! Как правило, выполнял самую ответственную и грязную работу. По жизни — любознательный, он, как правило, много и ломал.
Однажды, когда он был ещё маленьким, отец наш купил часы с кукушкой. Каждые полчаса выскакивала кукушка и куковала. Колюха не отходил от часов, всё смотрел, смотрел… Прошло несколько дней. И вот он остался дома один, наверно, специально остался. Пододвинул табуретку, подождал, пока кукушка выскочит со своим «Ку-ку», и её оттуда начал дёргать. Короче, мы приходим, а кукушка свесила голову – отпелась!
Когда повзрослел, то мог отремонтировать всё! В последнее время, я наблюдал, он собирал списанные и сломанные принтеры: восстанавливал и печатал фотографии. Любил фотографировать, одним из первых в районе самостоятельно освоил фото-Шоп.
В ранние годы, учась в школе, он никогда не делал уроки. Видя это, наш отец положил в его школьную сумку тяжелый, большой газовый ключ, чем отворачивают трубы: то ли дав этим понять, что его ждёт карьера сантехника, то ли — что ещё, но утром Колюха, как ни в чём не бывало, подхватил сумку и побежал в школу. Уже подходя к школе, почувствовал, что рука стала уставать. Сумка стала казаться непривычно тяжелой. За партой, открыв сумку и обнаружив ключ, он осмотрелся, не видит ли кто другой? Самого его удивить чем-либо было трудно, поэтому, быстро сообразив, в чём дело, он показал ключ своему другу Мишке. Тот спросил:
— Зачем принес такой большой ключ?
Колюха, не моргнув глазом, произнес:
— В туалете вода подтекает, надо завернуть…
Надо сказать, что они понимали друг друга с полуслова, — больше лишних вопросов он не задавал.
Мишка, его друг, тоже отличался от всех. Накануне, буквально — вчера, в классе «разбирали» Мишкино сочинение на тему «Как я провел лето», где он написал, что всё лето проиграл на пруду в карты.
Учительница русского языка сказала, что играть в карты плохо и нельзя!
Мишка громко произнес:
— А зачем тогда их продают в магазине?
И вот прожито много лет, как говорится — время близится к старости, а юмор остался в душе! Уже будучи больным, Колюха, выходя из кабинета врача в общий коридор, с виноватым видом и тихим голосом извинялся перед больными:
— Извините, я по женскому вопросу ходил. У меня проблемы, по-женски!
Кроме улыбки и поднятия настроения — это ничего не вызывало. И никто не мог и подумать, что Колюха болен, серьёзно болен…
Умел дружить, друзей у него было много! Находиться с ним рядом – это получать только положительную энергетику.
Спасибо тебе за всё, братуха!
8. МОЛЧАНИЕ.
Идя с работы по пыльной дороге, я увидел около деревенской колонки народ.
Солнце еще было высоко, и гуси с гусятами паслись на лугу, кое-где ходили куры. Дядя Петя доставал из колодца грязное ведро и выливал воду почти тутже. Гусак, что находился ближе всех, вытягивал шею и шипел. Тут были и утята, они носились по грязной луже и каждый раз убегали, когда выливалось очередное ведро.
Подойдя к ним и нагнувшись над колодцем, я увидел там соседа через дом – дядю Мишу.
Он стоял в колодце, в воде, и черпал воду. Колодец был глубокий, и он, на вытянутых руках подавал ведро вверх. Народу было не много: две-три бабы с палками и несколько мужиков обсуждали деревенские новости и смотрели как уменьшается уровень воды в колодце.
— Ми-ишка-а! Ми-ишка-а!
Донеслось с другого бугра. Все посмотрели на свинарник, узнали жену Мишки Гриднева (это его прозвище). Откуда оно пошло, уже никто не помнил. Но он не обижался, даже откликался.
В деревне все звали друг друга прозвищами, так было принято. Прозвища были у всех, а то и по нескольку.
Жена его Варюха работала на свинарнике, ходила в больших резиновых сапогах, халату было несколько лет, и видно — ни разу не стирался. Он так замусолен, замазан и выцвел, что определить цвет халата было невозможно.
Было очевидно, что об него вытирали руки. Много слоев комбикорма, который высох и полопался, полы халата были белыми от муки, блестели, и сам халат походил на деревянный — он не сгибался. Варюха была любительницей выпить, но никто в деревне не мог ее упрекнуть, что она ленива и не может ухаживать за птицей и животными. Корова у ней была “ведерница”, поросята бегали по деревне и копали все, что можно, а кур и гусей — целое стадо — никто не знал, сколько у ней их.
К ее крикам все в деревне привыкли, это повторялось изо дня в день. После обеда она кричала, что бы Мишка загнал поросят, а вечером – чтобы загнал гусей. А так как дядя Миша работал, то в основном крик ее происходил вечером. Он и так помнил, но расписание Варька не меняла.
Сегодня был выходной, и крик:
-Ми-ишка-а! Мишка-а! — донесся пораньше.
— Твоя тебя зовет, — передали ему.
Мишка отчерпывал воду в колодце, сопел и молчал. Потом матюкнулся и, передавая скользкое полное ведро с водой, облился.
Покричав некоторое время и не добившись ответа, Варька под конец выдала:
“Ай, помер што ли!”
В тихий день хорошо было слышно.
В колодце показалась освобожденная от воды труба. Приглядевшись, увидели маленький порыв, ключ четко бил в этом месте.
Емельяныч откинув топор, начал строгать ножом деревянный чопик, дядя Миша и дядя Петя заканчивали отчерпывать воду. Короче, работа кипела! Большая лужа воды разлилась, но в углублении она стояла. Утята были довольны, бегали и своими носами рассекали воду как катер.
Тут из-за бугра показалась Варюшка, увидев людей, повернула к нам. Халат и сапоги, которые были велики – скрипели. Трудно сказать, была ли она трезвой или нет, загорелое лицо и платок повязанный на лбу с узлом сзади, скрывал это.
Пока готовился чопик и искали резину для обмотки трубы, Мишка Гриднев сел на корточки и закурил. Руки были мокрые и грязные, он курил и о чем-то своем думал.
Варька, подойдя к колодцу, не посмотрев ни на кого, заглянула туда. Мишка Гриднев курил и даже не поднял головы.
“Дура-ак, дура-ак!” –протянула Варька. –“Все люди, как люди, а он залез!” –начала она приговаривать
-“Эх, дурак, дурак! Все люди чистые, а он … посмотри на себя, чистый Пятак!”
Надо сказать, что Пятаком звали их сына, кличку дали за курносый нос, за грязный вид, а может и за то, что она работала на свинарнике…
— Дурак, он и есть дурак! Залез! Больше не кому было залезть?
Мишка сидел на корточках и молчал. Варька не останавливаясь, причитывала.
— Посмотри, и Петька чистый и Емельяныч чистый, один Пятак грязный! – она не останавливалась ни на минуту.
— Дурак! Свинья! Пятак! Ваша вся порода такая!
К этому времени чопик был готов, и его передали Гридневу. Он копошился там молча.
Варька не останавливалась, старалась уколоть мужа как можно больнее.
“ Дурак! Залез! Пята-ак! Пята-ак!” — Нараспев продолжала она.
Мишка уже заворачивал трубу резиной, не произнеся ни единого слова.
— Пятак! Дурачок! Кроме тебя больше не кому? Э-эх, ты! Залез!
К этому времени, закончив с работой, он протянул руку, что бы его вытащили.
“ Мужики, не вытаскивайте его, пускай там остается”, – промолвила жена.
Мишка, подняв голову и протянув руку, смотрел по-волчьи. Варвара от его взгляда даже отступила от колодца.
— Дурак! -Еще раз произнесла и отступив на шаг Варька.
Ступив на землю и не говоря опять ни слова, Мишка со всего размаха врезал Варьке.
Варька взмахнув руками, упала в свежую лужу. Удар был сильный и неожиданный.
Утки с кряканием устремились в разные стороны, утята запищали, а гусак, тоже отбежав назад, зашипел, вытянул шею и, как бы говоря своей гусыне: – “Береги гусят”, — устремился на Варьку.
Варька копошилась в луже, не могла подняться. То ли от боли, то ли еще от пьянки, наконец поднялась. Ногой отпугнула гусака, она смотрела на удаляющуюся спину своего мужа. Он удалялся от колодца, так и не проронив ни слова, стараясь прикурить мокрую сигарету. Варька молчала и потихоньку поплелась за ним. С халата стекала грязная вода, а спина и бок блестел от мокрой грязи.
Бабка Нюра тихо промолвила:
— Напросилась.
Мы смотрели им в след и тоже не могли проронить ни слова. Все пошли в разные стороны. Только дядя Петя сказал. — “ Пойду на работу, включу башню!”
9. ФИЛОСОФИЯ НЕ ПОНИМАНИЯ ИЛИ ПРО ВАНЬЧКА.
Невольно философствую и задумываюсь о смысле жизни. Что, как и почему? А что будет после нас? Короче, мысли лезут, иногда даже голова от них болит. Попались на глаза старые фотографии! Эти фотографии 1953 года, процесс перезахоронения павших воинов у нас в районе.
Вглядываюсь в одну из них, в эти лица, которых уже нет в живых. Вот за машиной едет на инвалидной коляске Ваньчок! Его так все звали в деревне. Лицо его не видно, но его непослушные ноги, обернутые тряпками и сверху обтянутые женскими чулками, я узнал сразу.
Вспоминая его лицо, я уверен, в тот момент оно было не менее патриотично, чем остальные на этой фотографии. Уверен, он хотел быть тоже участником этого мероприятия. Из всех сил нажимал на рычаги коляски, что бы успеть за машиной.
На фотографии, около него бежит мальчик лет десяти, это почти мой сосед. Хотя он старше меня, я его узнал сразу, его тоже нет в живых.
Вспоминаю Ваньчка-инвалида, я помню его хорошо! В деревне было много таких, то хромой, то горбатый, то немая, то молодая девушка на костылях… Это дети войны! А может от тяжелой жизни того периода, но их было много. Никого их тоже нет в живых. Смотрю на фотографии, старых бородатых людей припоминаю, нашел своего родственника по отцу – “Бородулю”. Кто их помнит? Наверно уже никто! А ведь они жили тут, ходили по этой же земле, что и я. Они как и я, как и мы все переживали, радовались!
Помню, как в конце 50-х или начало 60 –х годов, на день молодежи, в деревню приехала колхозная машина. Кузов украшен березовыми ветками, шофер Борис Миронов, в светлой рубахе приглашает садиться, и деликатно подсаживает девчат в кузов. Нам предстояло ехать в Горшковский лес, на праздник!
Вот тут этот Ваньчок, с таким несчастным видом, с такой мольбой стал упрашивать шофера, взять его, что слезы сами наворачиваются. Он сидел в своей инвалидной коляске и просил взять его тоже. Его взгляд был похож на голодного, который смотрит на еду.
— Ну, куда я тебя с коляской возьму? Посмотри, кузов полон, – рукой показал Борис.
— А вы меня проволокой зацепите, потихоньку доедем, — умоляюще просил Ваньчок!
Отказать не было сил и то, что он предлагал, выглядело утопией.
Я из кузова смотрел и думал, неужели возьмут? Прижатый к борту, я увидел, что кто-то из пацанов уже принес проволоку, и цеплял за фаркоп. На лице Ваньчка выразилось счастье – я не хуже других, я тоже еду! Бабы и мужики дали последнее напутствие шоферу, – “ты там потихоньку!”
Борис и вправду, тронул машину медленно и плавно! Трехколясная инвалидная коляска тронулась в путь вместе с машиной! Два рычага – ходили взад-вперед, как ходули и очень быстро. Ваньчок, один рычаг отпустил, другой держал – надо было править ручкой! Тут он скрылся в тумане пыли. Представьте, что делается за машиной, на грунтовой дороге? Борис вел машину, осторожно, мотор выл монотонно. Временами мы не видели совсем инвалидной коляски, показывалась только тогда, когда ветер подует в сторону. А это было редко, стоял тихий летний день. Все вокруг было умиротворено, шум мотора только усиливал это умиротворенность. Сзади клубы пыли настигали нас, но машина старалась опередить и получалась стена, за которой ничего не видно. Короче проехали ферму, дорога, пошла через поле, она была более пыльная, но более ровная.
Сам Ваньчок – молодой, сильный парень, лет 25-27, накачанный – мускулистые руки заменяли ему все. Бесчувственные ноги болтались, но руки, плечи были как у спортсмена.
Сам по природе смуглый, он в пыли стал похож на африканца…. Так мы доехали до аэродрома. Тут дорога стала ровнее и Борис прибавил скоростенки.
Наверно Ваньчок не успевал править, да и машину в пыли разглядеть было трудно. Ванька ехал стиснув зубы, во все глаза всматриваясь впереди идущую машину. Местами притормаживая, коляска прыгала на неровностях, ведь она могла попросту врезаться в машину.
И вот, послышался отборный мат, на который способен не каждый мужик, это был мат отчаяния. Видно не вытерпел! Бабы заколотили кулаками по кабинке – мол, — “Остановись!”
Остановив машину, мы еще, какое-то время не видели Ваньчка, пыль накрыла и нас. Ваньчок, матюкаясь, крыл Бориса последними словами. Шофер виноватым голосом, — «я же говорил…, сейчас отцеплю, отсюда сам доедешь! Дальше будет милиция!»,- оправдывался он и начал откручивать проволоку.
Ванька выглядел как папуас, — белые зубы и белки глаз выделялись на фоне темного лица, он сидел злой, обиженный на весь мир…
— Ладно Ванька, тут осталось немного, оттуда я тебя отдельно отвезу домой! Борис нежно хлопнул Ваньку по спине – пыль от старого костюма посыпалась, за спину…
Мы приехали в лес, где играла гармонь, пели песни, продавали с машин разные товары, народ гулял. Праздник гудел!
Потом, где-то через час, я увидел Ваньчка, он остановился на своей коляске в далеке, видно ближе стыдился подъехать. Через деревья смотрел, как молодежь играет в волейбол, парни гуляют с девчатами, короче радуются жизни. Ванька смотрел на все это через призму своей жизни. Он был один!
Я смотрел на него чуть с боку, наверно он почувствовал мой взгляд и обернулся. Наши взгляды встретились. Не знаю, почему, но мне показалось, что он жил в этот момент одним днем. У меня появилось какое-то чувство вины, вот я стою на ногах…, короче это чувство мне запомнилось. Через много лет, сморю на эту фотокарточку и вновь переживаю это состояние.
Примерно минут 30-40 он смотрел, потом, повернул свою коляску назад и медленно, не спеша, руками надавил на рычаги. Со стороны могло показаться, что он боксирует руками, о чем он думал в этот момент, что переживало его сердце я – не знаю.
День пролетел незаметно, мы ехали домой быстро! Бабы пели песни, а дядя Леша “Медынец”на гармошке делал “погоду”.
Он сидел на ведре, спиной облокотившись о кузов, подолы женских юбок иногда трепали его лицо, но играл он отменно.
— На закате ходит парень
Возле дома моего,
Поморгает мне глазами
И не скажет ничего.
Слова этой песни ветер уносил далеко…
Про Ваньку вспомнили только когда подъезжали к деревне.
Он ехал медленно, пропустив нас и чуть съехав сторону, он нажимал на рычаги не обращая на нас никакого внимания.
Песня стихла, мимо него мы проехали молча.
Умер он, когда я был старшеклассником.
Уже позже, похоронив своего отца, я заметил на кладбище неподалеку заросшую могилку, через нее шла тропинка. Люди перешагивали ее и шли дальше. Мне передали, что тут похоронен Ваньчок.
Теперь это место я не найду, да и могилка наверно сравнялась с землей.
Почти все его родные умерли, а кто моложе меня, вряд ли его помнят и вспоминают, они и раньше не знали, где он похоронен.
И вот поместил я эти фотографии, перезахоронение воинов, в интернет, где просматривается и Ванькина коляска.
В этих социальных сетях, принято ставить плюсики или лайки, это показатель, понравился ли людям твой пост или фотографии. Поставили несколько человек. Зато, кто-то рядом поместил икону Матроны и еще кого-то из святых, этих лайков и плюсиков в десятки раз больше. Наверно святые важнее, чем память о погибших и умерших людей.
Смотрю и думаю, скоро группа превратится в иконостас, начинается массовый психоз.
Ну, не понимаю вас люди!
Я не против икон и веры, но не могу понять, как можно отдавать предпочтение иконам, чем памяти погибшим воинам или этим людям, что участвовали в похоронах, и давно тоже умерших. Может я плохо написал, но как-то так. И все — таки, вы сами чему отдаете предпочтение?
В другой альбом, поместил фотографию — «гивку», где кот лупит игрушечного тигра. Лайков и плюсиков наставили еще больше в разы, чем святым.
Интересный народ!
10. СОВЕСТЬ И ПОСТУПКИ…
Вспомнилось детство, школьные годы. Когда ходили в школу валенках, а на физкультуру в ситцевых шароварах, сшитых в домашних условиях. Коньки с кожаными ремнями от конской супони, самодельными вырезанными из лозины клюшками,. В конце 60-х начали строить многоэтажные дома в райцентре, новую школу. Жизнь менялась вместе с людьми, хотя мы были уверены, что ничего не случится, ни со страной, ни с чем! Даже со школьной сумкой, спрятанной в листьях кучи мусора.
Мишка учился первые четыре года на одни пятерки, помню, с Доски почета не слезал. Потом, толи трудный возраст, то ли лучше бы промолчать, но в голове почти постоянно стали возникать женские образы и одухотворенные взгляды.
Своего друга Петруську, он опережал в этом вопросе на целую голову. Поэтому Петруська смотрел на Мишку как на авторитет! Вот что хорошо в мужской дружбе? Все вопросы можно решить куря папиросу или сигарету. Идя в школу мимо старого кладбища, мимо кучек листьев, которые сгребли только вчера. Мишка остановился, представил, что сегодня контрольная и напрягать свои мозги на эту тему не очень хотелось.
— Пойдем курнем!
Петруська попытался собрать мозги в кучку, произнес:
— Я сам хотел тебе об этом сказать!
Мишка посмотрел на кучку листьев.
— Это знак судьбы, — веско сказал он.
Оглянувшись вокруг, они сунули свои школьные сумки в листву, сверху присыпали и оглянувшись еще раз шмыгнули в кусты.
Как курили и о чем там они разговаривали, знает один Бог!
Только в это время на аллею вышел Василий Кузьмич, он шел не спеша, первый урок был не его. Папироса прилипла к губе и он по привычке все осматривал вокруг. Надо отметить, что он замечал все! Читая наглядную агитацию, сколько надоили молока и собрали зерна, он все это переваривал в голове. Однажды пришел к нам в художественную мастерскую и доказал, что запятую в цифрах мы поставили не там. Сам по себе интересный человек, он учил нас не только садоводству, но и как жить и выживать в трудных условиях… В походе на мотоциклах, вспоминал свою молодость и военное время. Вот не знаю, Василий Кузьмич сам был из Архаровки или он пересказывал чей то рассказ? Рассказывал, как мальчишки, в дерене Архаровка, катались с горы верхом на убитом немце! Еще рассказывал, как один пацан, из запала гранаты делал мундштук! Он не знал наверно, что эта блестящая трубочка – запал! Напильником и молотком делал мундштук. Короче, покурил! Остался без пальцев на всю жизнь!
Подходя к кучкам листвы, его сигарета потухла, остановившись и достав спички, Василий Кузьмич почти машинально прикурил и поджог листву. И так идя по пути, он поджог все кучки.
Листья почти не горели, они тлели и дым шел строго вверх, утро было безветренное. Но временами дым менял направление и наполнял кусты кладбища. Запах этого дыма отличался от папиросного, но ребята не обратили на это внимания. Мишку понесло по волнам ораторского искусства. Он стал понимать, что женский пол оценивает это ушами, мозгами чувствовал, что они нужны для жизни, как говориться, что бы не расслабляться, а те кто на него смотрел как то особо – для удовольствия! Мишка стал взрослеть раньше своих товарищей, наверно поэтому потерял интерес к учебе, а появился новый… Петруська смотрел на товарища почти с открытым ртом и думал, вот везет дураку… А Мишка интуитивно трепал языком и последними словами были:
— Школота нецелованная.
Сквозь зубы сплюнул и носом повел в сторону аллеи, где были кучки мусора. Осторожно ступая и выглядывая, они приблизились краю кустов, тут дыма было больше. Поглядев на место, где закапывали сумки в листья, они увидели черно-белый дым и черные силуэты своих сумок.
— Ни хрена себе! Протянул Петруська. От возмущения он чуть сигарету не проглотил.
Подбежав к тлеющему костру, они ногами выбили сумки из костра и смотрели на содержимое как на чудо.
Сумки можно было выкидывать, у побирушек, что видели в кино, они были лучше. Тут подошли товарищи с соседней деревни, послышался смех. Мишка стал вытряхивать из сумки учебники с тетрадками. Они были горячими и закопченными. Углы обуглились, но читать можно. Кто то высказал мысль, что такими учебниками учиться лучше и легче.
— Заткнись, — беззлобно сказал Мишка.
Взяв под мышки обугленные учебники, Мишка опустив голову, и став от этого еще меньше ростом, поплелся в школу.
В школе как не старались скрыть этот случай, все равно просочилось. Мишке и Петруське это было до фонаря. Наоборот, среди своих друзей и подруг они выглядели почти как авторитеты. Жизнь продолжалась!
Вечерами провожали девчат, первые поцелуи… Тут Мишка мог дать фору многим. Как и в жизни, одним в этом везет, другим нет, никто еще не дал этому определения. Казалось это будет продолжаться вечно.
И вот прошло много лет. У Мишки это оставило в памяти на всю жизнь, его дочь была копией его самого.
Семьи не получилось…Сам он уехал далеко, но изредка приезжал!
Идя по улице села, случайно встречался со своей дочерью и проходя мимо, он останавливался… Набегала такая тоска, что он уходил в запой. Однажды даже специально пошел к Дому Культуры, что бы издалека посмотреть на нее. Друзьям говорил, что он сварной, паспортист, и у него все нормально, получает почти 500 рублей в месяц. Сколько он получал, никто не знает, но его просьба “дай рубль, отдам…”первое время работало, но потом его стали избегать и игнорировать. Вот кто поймет его душу? Иногда поступки, мораль и нравы человека сказываются на всю жизнь. Человек живет с этим всю жизнь и кажется легче прожить со своими пороками, чем не владу со своей совестью. Мишка это понял слишком поздно, он мучился, терзался и пил. Но легче не становилось! Он приезжал в село все реже! И всегда проходя мимо старого кладбища, часто вспоминал про эту школьную сумку. Казалось бы, ну причем эта сумка? А наверно просто вспоминал это беззаботное время! Вернуть бы время назад, думал он! Но колесо жизни вращается – день сменяется за днем, год за годом…
Последний раз, когда я пил с ним пиво в кафе, речь зашла о жизни. Я будучи уверенным, что всякий взрослый человек по определению мудр и опытен, должен делать выводы и учиться на ошибках чужих, однако это заблуждение быстро улетучилось.
Со временем я увидел, сколько мужиков предпенсионного возраста, обременённых семьями, обладают детским мышлением и несут полную ахинею. Так и женский пол, иная может и до седых волос дожить, и детей своих поднять, при этом оставшись дура дурой и существуя неосознанно. Все это зависит о внутреннего понятия, мировоззрения и состояния.
Каждый, в меру своих способностей, пытается нащупать свой путь в жизни, но как это получится наверно знает один Бог..
Да и не нам их судить….
11. ПРО БОТИНКИ!
Живя на этой земле, иногда только к старости понимаешь свои некоторые ошибки и со временем смотришь на это с улыбкой и юмором. И если кто-то скажет вам, что прожил жизнь и не попадал в дурацкие истории никогда, – можете смело наплевать ему в лицо, ибо лгун. Это ведь только Христос бродил по водам, не проваливаясь, а обычные люди спотыкаются на ровном месте.
Расскажу как на духу про один случай.
Я уже прожил большую половину своего века, возраст приближался к полтиннику, сына возил в город на подготовительные курсы на своем «Запорожце». Время было трудное, везде сокращали, зарплата мизерная, выживал кто как мог. На улице стояла холодная осень.
Старые ботинки стали пропускать влагу, и ремонту не подлежали. Как говорила жена, — перед людьми стыдно! А тут каждые выходные ездил в город, ждал сына по нескольку часов в машине, которую летом не остудишь, зимой — не нагреешь.
Короче, жена дает деньги на новые ботинки, мол базар рядом, пока будешь ждать сына, купи там обувь. Сказано — сделано!
Отправив сына на учебу и закрыв машину, я шел по базару, и мышковал, глазами выхватывая на прилавках ботинки, поиск шел быстро. Так уж повелось, что я не любитель мерить, одежду или обувь, привык все на глазок. Возможно от того, что в детстве мне покупали родители, а будучи взрослым — жена.
С женой находил общий язык, поэтому больших проблем не испытывал, хотя были магазинные эпизоды можно сказать с первого месяца совместной жизни.
В магазинах, я с ней не ходил по отделам, материал не ощупывал, она все покупала сама. Я разинув рот, ходил по отделам, где мне было интересно или ждал ее в условленном месте. Она знала все мои размеры, поэтому как правило в ее покупках ошибок не было и я всегда был доволен. Когда мы поехали с ней в Москву, купить для свадьбы костюм, ей платье и туфли, то я за ней хвостом не ходил, а колхозной мордой вертел и смотрел вокруг на интерьер магазина. Нашим магазинам было далеко до столичных… Короче довертелся, что своровали деньги, правда не все, большую половину покупок мы купили. А 70 рублей, как корова языком слизала. По тем временам, это были не малые деньги.
Как, кто и когда, это осталось тайной для меня, но эта только начавшаяся совместная жизнь, этот момент запомнился мне.
Я шел по базару, смотрел на обувь, мысленно примеряя, и смотрел со стороны, как должны выглядеть эти ботинки на мне. Опа! Вот этот фасон мне понравился! Спросив о цене, я повертел ботинок в руке.
Продавщица попросила померить.
Ну, если мерить, то что — меряю! Что-то они мне показались чересчур большими. Ну, это же осенние, а не летние подумал я. Ботинок был в пору! Другой мерить не стал, что у меня ноги разные, подумал я. Купил!
Домой с сыном ехал в радостном расположении духа. Купил обнову!
Дома жена сунув руку в ботинок, извлекла большой пук бумаги.
— На, примерь!
— Что мерить, я на базаре мерил!
— Что-то они кажется большие.
Она перевернула ботинок, на подошве стояла цифра 44,5.
— Так ты носишь 42 или на крайний случай 43 размер!
Тут я посмотрел тоже на подошву! Ё мое, а ведь и правда.
Меряю! Ботинок был велик очень сильно, нога там болталась как в проруби… Оказывается я мерил на базаре с бумагой…
Продавщицу я не помнил, короче назад везти смысла не было. Почесав затылок, подумал, что придется носить! Выхода не было…
Потом мне жена долго на мозги капала, мол обули тебя как дурака. Я молчал все время! Что винить, некого! Сам виноват!
Эти ботинки я носил наверно года два. Засунул ваты, газеты, шерстяные толстые носки, но носил. Почему-то больше всего, они напоминали мне о себе в Туле, куда часто посылали на разные семинары, мероприятия по работе. Вот, почему-то там, мне было стыдно, и я прятал ноги под стол, стараясь меньше ходить… Некоторые, особенно женщины, специально ходят взад и вперед, растягивая кайф до максимума, стараются показать свою обувь в разных ракурсах, а может красивые ноги, тут уж кому как, мне показывать было нечего.
Однажды на работе случилась гулянка по какому-то празднику, я любитель потанцевать-попрыгать на манер орангутанга, просидел, с твердой решимостью, завтра их закинуть…
Этот случай мне напомнил мой друг, который купил ботинки на одну ногу… Это была его история и намного позже…Перебрасываясь с ним шутками, мы посмеялись, но на душе стало легче. Я еще подумал, — не один я дурак !
